Николай Луганский: «Музыка не требует перевода»

Транссибирский арт-фестиваль под руководством Вадима Репина продолжает своё восьмое шествие по Новосибирску.

Большая часть из 13 программ уже исполнена, и успех каждой не вызывает сомнений. Организаторы сделали почти невозможное, чтобы одно из ярчайших культурных событий нашего города состоялось – открыли восьмой фестиваль, едва седьмой закончился в декабре 2020-го года.

В прошлом сезоне по понятным причинам музыкальный форум пришлось разделить на 2 части, а большинство концертов перенеслись в онлайн-реальность. В 21 году в кратчайшие сроки команда «транссиба» договорилась о гастролях артистов, в том числе зарубежных, для участия в нынешнем фестивале. Сделать это было особенно нелегко в текущей ситуации, так как границы всё ещё полностью не открыты.

Фестиваль поддерживается на самом высоком уровне – Правительство России включило его программы в культурную презентацию страны на международном уровне, а также, начиная с 2019 года, он проходит в рамках региональной составляющей национального проекта «Культура». Ежегодно география и жанровые направления арт-фестиваля расширяются.

Проект с самого начала завоевал любовь зрителей, а музыканты, приезжающие в рамках фестиваля – являются артистами первого эшелона, как и герой нашего интервью, пианист, Николай Луганский.

Николай Луганский музыкант, о котором говорят как «об одном из самых выдающихся артистов нашей эпохи» (с). Пианист имеет большой и разнообразный сольный репертуар, но также любит и камерную музыку.

Внушительное количество произведений для скрипки и фортепиано Николай исполнил в дуэте с Вадимом Репиным. Их многолетний камерный тандем отличается особой органичностью, и пользуется большой популярностью у слушателей.

В рамках фестиваля Николай Луганский представил сольный концерт, где исполнил поздние сонаты Бетховена – №30 и №32, «Эстампы» Клода Дебюсси и 7 Этюд-картин Сергея Рахманинова. На второй день совместно с Новосибирским государственным академическим симфоническим оркестром прозвучал Концерт №2 для фортепиано с оркестром Иоганнеса Брамса. А в день третий Николай Львович принял участие в образовательном курсе Транссибирского арт-фестиваля – «Просто общайся со звездой», где в формате мастер-класса дал напутствия молодым пианистам нашего города.

— Николай, где найти эталонное существование музыки, той, которую написал композитор?

— Она, наверное, где-то есть – истинная, но где именно, сформулировать мы не можем. Музыка существует в очень многих проявлениях: нотный текст – это музыка, она в нашей памяти, в записи на разных носителях, на живом концерте – и это, пожалуй, высшая форма её существования. Причём, у неё этих форм больше, чем у других видов искусства.

Для меня самое главное в музыке то, что её существование не требует перевода, в отличие от литературы, к примеру. Человеческая речь – это, по сути, трансформация наших эмоций, чувств, впечатлений в слова. Например, ты встретился с человеком глазами, почувствовал что-то яркое и эмоциональное, а потом написал об этом, но получилось не совсем так, как ты это почувствовал, вульгарно, примитивно.

Музыка же может передать самое главное, искреннее, то, что не нуждается в словесном облачении. Ей подвластно выразить рождение, смерть, любовь, ненависть и многое другое. В меньшей степени это возможно в живописи и в ещё меньшей, на мой взгляд, в литературе.

— Что первично – исполнитель должен воспитывать публику или он должен сам идти от потребности слушателя?

— Я считаю, что музыкант вряд ли должен идти от потребностей публики. Другое дело, когда у каждого свой вкус и пристрастия к определённым музыкальным жанрам. Скажу странную вещь, но думаю, что разные исполнения отличаются друг от друга меньше, чем восприятие одного и того же исполнения у двух, пяти или десяти слушателей.

Иногда доходит до смешного. Например, когда идёт трансляция какого-то конкурса, если спросить у пятерых слушателей мнение о выступлении конкурсантов, то вы услышите 5 разных мнений. Причём, они будут радикально отличаться между собой, гораздо больше, чем выступления самих конкурсантов. Если, конечно, это не в категории очень-очень хорошо или очень-очень плохо.

Восприятие индивидуальное, и мнение слушателя скорее говорит о говорящем, чем о том, о чём он говорит. В этом плане музыка даёт очень большой простор для вариативности.

— Недавно Николай Цискаридзе произнёс фразу: «Подлинное искусство чувствует даже не подготовленный зритель, и оно его способно увлечь». Вы согласны с ним?

— Безусловно, согласен. Если рассуждать не только о концертах академической музыки, то хоть язык балета мне менее доступен, чем язык музыки, но он способен меня увлечь. Самая большая проблема в этом случае в литературе, потому что, если не знаешь язык, на котором написано произведение, то ты ничего не поймёшь. Театр несколько ближе. Если зритель чуткий, то он начнёт понимать, что происходит на сцене.

— Чувствуете ли вы в себе просветительскую функцию?

— Я думаю, что это может произойти невольно и в том случае, если я влюбился в какое-то малоизвестное произведение и исполнил его на концерте.

Бывало, при знакомстве впервые с таким произведением люди говорили, что рады, что услышали его. Но случалось и наоборот – «не слышали и не будем». Есть те, кто рождён с ощущением в себе просветительской миссии. Для этой деятельности необходимо также обладать и даром рассказчика.

Есть музыка, которая воспринимается с первого раза, а есть, которая для большинства будет понятна только после нескольких прослушиваний. И вот тут выдающийся рассказчик может сильно помочь. Я не уверен в этой моей способности, поэтому просветительской функции в себе не чувствую.

— Многим людям искусства, особенно актёрам, критики и публика часто вешают ярлык определённого амплуа, от которого сложно избавиться. У музыкантов это тоже есть. Вас называют одним из лучших исполнителей произведений Рахманинова. А вы себя чувствуете рахманинистом?

— Чувствую. Когда играю Рахманинова.

— А Шопена?

— И Шопена.

— То есть вы универсальны?

— Я думаю, что большинство исполнителей чувствуют себя и шопенистами, и рахманинистами, и бетховенистами и кем угодно. И внутренне раздражаются, слыша рассуждения людей, которые не бывали на их концертах, но точно знают, какого композитора исполнитель играет лучше всего. Потом к этому привыкаешь и никак не реагируешь.

Но тут вопрос совершенно не в исполнителе, а в том, что культурное пространство довольно большое, в нём присутствует огромное количество творческих персонажей, и музыкантов, в том числе. Людям, которые делают обзоры, очерки, необходимы элементарные словесные ориентиры. А слушателям, которые только начали посещать концерты, нужны простые ассоциации, связанные с определёнными исполнителями.

— Глен Гульд считался непревзойдённым исполнителем Баха…

— Да, пожалуй, для меня то, как Гульд играл Баха, более ценно, чем то, как он играл Шопена, Скрябина или даже Бетховена. Это очень редкий случай, когда я связываю исполнителя с определённым композитором. При этом он играл много разной музыки и добаховской эпохи, и ХХ века. Есть правда ещё категория исполнителей, которые медленно учат и концентрируются на чём-то одном.

Если вспомнить моих самых любимых пианистов, то я не могу сказать, что кто-то из них преуспел в исполнении произведений одного композитора. К примеру, мой любимый Артуро Бенедетти Микеланджели играл мало, но владел небольшим, но невероятно разнообразным репертуаром: Моцарт, Шуман, Шуберт, Шопен, Брамс, Равель, Дебюсси, Рахманинов.

Что уж говорить о Святославе Рихтере с его гигантским репертуаром. У Эмиля Гилельса, может быть, был репертуар чуть меньше, но стилевой спектр опять-таки огромный. Я считаю, что если один пианист играет Рахманинова лучше, чем другой, то и Моцарта он тоже играет лучше :-).

Я в детские и юные годы много играл Моцарта и Бетховена. Но когда стал ездить в Европу, то там часто спрашивали русскую романтическую музыку и просили исполнения Рахманинова, которого я обожаю. В последние годы снова стали востребованы Бетховен, Моцарт и Брамс.

— Продолжая тему Рахманинова – до нас дошли грамзаписи с исполнением своих произведений Сергеем Васильевичем. Если сделать скидку на качество записи начала ХХ века, вам нравится, как он сам играет свою музыку?

— Да, мало того, считаю их лучшим исполнением его музыки. Из тех записей, которые дошли до наших дней, я думаю, что Рахманинов был лучшим пианистом среди современников.

У нас, к сожалению, нет записей Ференца Листа, Антона Рубинштейна, сохранились, правда, несколько пьес в исполнении Игнация Падеревского, и даже Эдварда Грига, но из тех, о ком мы можем судить по этим дискам, Рахманинов был самым великим.

— А бизнесменом?

— Насколько я знаю, он им не был. Рахманинов деньги не вкладывал, а просто дарил.

Сергей Васильевич презентовал приличную сумму Игорю Сикорскому и бесчисленному количеству людей, но никогда не получал от этого никаких дивидендов. Наверное, он просто считал, что подаренные деньги человек потратит с толком, но не воспринимал это, как выгодное вложение.

Рахманинов в штатах жёстко отстаивал свои права, как автор и исполнитель. Но это не делает его бизнесменом. Наверное, Герберт фон Караян – удачный пример ведения собственного дела с финансовой точки зрения. В наше время таких людей появилось больше.

Конечно, Рахманинов был, наверное, единственным русским эмигрантом, жизнь которого сложилась так удачно и материально благополучно. Но он стал богатым человеком потому, что получал большие гонорары за свои концерты, так как был востребован, как лучший пианист своего времени. Плюс получал авторские гонорары, так как и музыка его была очень популярна.

— Вы упомянули ещё одного прекрасного пианиста – Бенедетти-Микеланджели. Почему-то я невольно вас с ним сравниваю. Играть так идеально, цельно, музыкально и совершенно с технической точки зрения, как Микеланджели, это недостижимая высота. Как мы шутили, учась в консерватории, «идеально, что даже противно». Вы такой же педант?

– От моей игры так противно не будет, я играю далеко не идеально. Я подозреваю, что к идеалу стремятся все, в том числе и я, а вот иду ли я на те же жертвы, на которые шёл Микеланджели, – нет, не иду.

Если развить тему, то я играю значительно больше разной музыки, чем он: и жанрово, и в составе камерного ансамбля. Уже это говорит, что такого перфекционизма у меня быть не может.

Микеланджели вообще стоит особняком, как пианист, пожалуй, ещё Глен Гульд, которого я очень уважаю. Но Микеланджели я не просто уважаю, но ещё и люблю. Кстати, у этих двух уникальных исполнителей концертная запись от студийной не отличается. Такое высочайшее качество исполнения.

— В документальном фильме – «Николай Луганский. Жизнь не по нотам» (автор и режиссёр Алексей Бурыкин 2012 г. ГТРК «Культура») ваши родители с большой любовью и гордостью рассказывают о первых пробах игре на фортепиано, о том, как ваш папа заметил неординарные музыкальные способности маленького Коли. А также о вашем желании заниматься на инструменте, без нажимов и уговоров. Это удивительно, так как большинство именитых и состоявшихся музыкантов благодарны, что в своё время на них «нажимали» и требовали отдачи в занятиях на инструменте. Пошли ли вы по пути своих родителей?

 – Мои родители – замечательные люди. Я совершенно не такой родитель. Объективно, я отсутствовал дома по 6-7 месяцев в году. И в связи с этим я не могу сказать, что я сильно воспитывал своих прекрасных детей. Музыкантами из них не стал никто.

— А вы хотели бы этого?

— Я был бы не против. Сейчас, когда много времени прошло, я могу сказать, что у меня были замечательные учителя, но всё-таки в обучении я был больше сам с собой. И я вижу, что что-то можно было делать чуть иначе, больше работать над чем-то. Теоретически я мог бы что-то преподать своим детям, но у них у каждого своя деятельность, стезя и жизнь.

Мои родители удивительные. Они из разных мест. Папа сам изучал нотную грамоту. И я бы не сказал, что все дети занимаются только после «пинка». Есть всё-таки те, кто занимались и хотели заниматься самостоятельно.

Например, я слышал легенду о Викторе Третьякове, у которого кто-то из родных был против того, чтобы он занимался музыкой. Он прятался в подвале СМШ в 7-8 лет и пиликал там на скрипке. Мне в детстве нравилось играть. Я сразу стал читать ноты, составлял в голове музыку даже ещё без инструмента. А когда появилось фортепиано, то играл всё подряд, много читал с листа.

— А сочинение музыки привлекало?

— Да, я любил сочинять, но чем больше музыки я узнавал, тем меньше я хотел сочинять. Лет до 10-11 я что-то писал, а потом желание пропало.

— Кстати, сам Рахманинов, о котором мы так много сегодня говорим, считал себя лентяем и сожалел, что написал так мало.

— Лентяем он не был. Он многим занимался, был и дирижёром, и пианистом, разбирался в сельском хозяйстве, в технике, у него была семья. Михаил Иванович Глинка, великий композитор, гений, был, действительно лентяем. Бородин не ленился в музыке, но слишком много внимания уделял в основном химии.

— Ваши первые педагоги – Татьяна Евгеньевна Кестнер и Татьяна Петровна Николаева – выпускницы класса известнейшего педагога, одного из основателей российской фортепианной школы – Александра Борисовича Гольденвейзера. В нашем городе традиции этой школы передавала Мери Симховна Лебензон, также выпускница знаменитого Гольденвейзера, к сожалению, ушедшей несколько месяцев назад.

Вы были с ней знакомы?

— Да, мы были знакомы, она была замечательным педагогом и воспитала большое количество прекрасных пианистов, среди которых: Антон Мордасов, который в 1990 году стал победителем конкурса им. Рахманинова, 3-я премия IX конкурса Чайковского; Павел Колесников, лауреат множества международных конкурсов, в том числе обладателя специального приза XIV конкурса им. Чайковского, а также победителя конкурса Honens в Калгари (Канада) и многих других.

— Мне стала любопытна фраза, которую вы произносите в вышеупомянутом документальном фильме. В общении со студентом московской консерватории, где вы преподаёте, вы говорите, что, если пианист хочет сыграть именно так, а не иначе, то он должен это сделать. Это такая безоговорочная форма доверия к музыкальному чутью ученика, его способностям или жизненное кредо – нельзя, но если очень хочется, то можно?

— В музыке нет того, что нельзя. Это же не точная наука, не спорт, это совершенно другое. Это есть некое слияние исполнителя с музыкальным образом. Можно сколько угодно восхищаться тем, что ты услышал со стороны, или тем, что предлагает педагог в трактовке произведения. Но если вариант исполнения не становится твоим родным, то музыки не получится, и это услышит даже самый неискушённый слушатель.

Для способности пианиста естественным образом существовать в произведении, которое исполнитель играет, нужно постоянно обогащать образный мир, расширять свои собственные горизонты. Также вырванные из контекста скопированные куски из чужих исполнений звучат инородно. Верю, не верю – в данном случае, по Станиславскому – становится единственным критерием.

— Есть ли те композиторы, при знакомстве с музыкой которых, вы считаете, что играть её пока не хотите?

— Я для себя не сильно разделяю игру на рояле и слушание музыки. Скажем, место Шопена и Брукнера в моей жизни сопоставимо. Конечно, есть такие композиторы, которые менее близки. Берлиоз – великий композитор, но я не очень воспринимаю его музыку, даже Фантастическую симфонию. Мой папа любит и чувствует музыку Верди лучше меня, хотя я профессиональный музыкант, а он физик.

Очень долгое время мне казалось, что от меня далёк Франц Лист, и уже в возрасте 40 лет, я стал открывать для себя его музыку. Мне первоначально казалось, что за внешней пышной стороной звучания его произведений особой сути и не было. Это, разумеется, были мои проблемы, а не Листа. Позже пришло осознание, что он написал великую музыку и не только фортепианную.

При этом он был ещё и уникальным человеком, например, он единственный из композиторов, говоривший с восторгом о своих коллегах-современниках и называл их гениями. Иного случая такого отношения к другим композиторам я не припомню.

— Вы увлекаетесь спортивными играми, принимаете в них участие, в частности, любите играть в шахматы. Вы чувствуете себя азартным человеком?

— Я люблю спортивные игры, азартен, но разделяю спортивное состязание и жизнь. В жизни и в искусстве, наверное, есть игровой элемент, но он занимает своё скромное место. Музыка это соревнование не с кем-то, скорее с самим собой. А в спорте я играю с другими.

Вообще, мальчикам лет с 6-7, а позже и мужчинам, свойственен соревновательный дух. Это естественное их состояние. Тут вопрос немного в другом. В нашем государстве делается акцент на спорт, эта сфера хорошо финансируется. Но я не очень понимаю, зачем вкладывать в то, что и так будет развиваться естественным образом.

Объективность такова, что в нашей стране людей, которые не могут жить без классической музыки, очень мало, меньше, чем в Центральной Европе, к примеру. В нашем случае необходима государственная политика для поддержки культурного образования.

Конечно, сначала мы будем сталкиваться с постоянным нежеланием детей играть на каком-то инструменте, петь, осваивать сольфеджио, но со временем большинство этих ребят почувствует, что музыка стала важной частью их жизни. Такая образовательная традиция будет продолжаться и в последующих поколениях.

— В рамках VIII Транссибирского арт-фестиваля вы выступили дважды с разной программой, а на третий день приняли участие в мастер-классе образовательного курса «Просто общайся со звездой». После Новосибирска практически сразу вы играете ещё несколько концертов подряд в Москве. Ваш график выступлений чрезвычайно плотный. А сколько произведений вы держите, как говорится, в руках?

— Если говорить, сколько произведений я мог бы сыграть на очень серьёзном концерте завтра, то много, но не всё, конечно. Это трудно посчитать, часов на 5-6, наверное. Если добавить концерты с оркестром, то штук 12 (притом, что в репертуаре их 50). Другое дело, если через неделю нужно было бы исполнить что-то новое, то я могу быстро выучить, дня за 3-4.

Я с детства любил много играть с листа и всегда быстро учил наизусть. Поэтому репертуар у меня действительно очень большой. Есть другая категория музыкантов-исполнителей, которые количественно играют произведений меньше, но готовы сыграть что-то, что не играли года два на ответственном концерте.

Речь идёт о разных видах памяти. Я обладаю обычной тактильной памятью, зато памятью музыкальной вполне могу гордиться.

— При жизни ещё одного вашего преподавателя Сергея Леонидовича Доренского, вы были его ассистентом в консерватории. После того, как Сергея Леонидовича, к сожалению, не стало в прошлом году, в каком качестве вы преподаете в вузе?

— В том же самом. Есть фортепианная кафедра, глава которой Андрей Александрович Писарев также когда-то был ассистентом Доренского. Я на этой кафедре работаю по сей день, и моя функция осталась прежней.

— Что это вам даёт? Почему вы не уделяете больше времени преподаванию?

— У меня очень активный гастрольный график, даже в период пандемии, когда границы закрылись, я много играл в России. Наверное, было бы безответственно с моей стороны брать своих собственных учеников и бросить их на произвол судьбы. Когда я оказываюсь в Москве, то с удовольствием слушаю студентов, могу дать какие-то советы.

— Формат мастер-классов отличается от традиционного обучающего процесса. За короткое время выступления ученика ты должен понять, что он собой представляет как музыкант. Он в этот момент волнуется, в этакой скорлупе или броне, через которую педагог должен прочувствовать исполнителя и поработать с ним.

— У меня есть сомнения по поводу мастер-классов, но раз они существуют – значит, это кому-то нужно. Никогда в своей жизни я не мог бы самоуверенно заявить после получасового выступления ученика, что я сразу всё про него понял – его талант, перспективы и его слабости. С человеком можно всю жизнь прожить, и ничего о нём не знать.

Выступление юного пианиста зависит от многих факторов: возможно, ученик плохо спал накануне или у него что-то произошло, а может, он 2 года играл только это произведение или напротив, выучил его только накануне.

Я частенько внутренне для себя делал прогнозы относительно дальнейшей творческой судьбы молодых музыкантов и почти всегда ошибался. Это почти невозможно предугадать. На мастер-классе образовательного курса «Просто общайся со звездой» в рамках Транссибирского арт-фестиваля я высказал то, что почувствовал, показал, что в большей степени получилось, а что можно ещё подправить.

— Вы затронули очень серьёзный вопрос – «А судьи кто?». Действительно, одно слово человека может окрылить, а другое убить.

— Мой главный вывод в этом – не нужно придавать слишком большой смысл и значение советам. Так устроено общество, что с определённого возраста человек начинает с умным выражением лица давать напутствия. А те, кто к этому относится с долей юмора – чаще достигают успеха. Большинство людей вообще склонны давать советы по любому поводу. Или добиваются в жизни положения, что ОНИ теперь должны учить. И доля справедливости в этом есть, но не нужно воспринимать их рекомендации целиком и полностью.

— Вы поэтому не сидите в жюри конкурсов?

— Отчасти. Я очень не люблю ставить оценки. Конкурсант может быть 364 дня в году в отличной форме. А на конкурсе что-то вдруг произошло, и он сыграл хуже. Понятно, что это всё-таки состязание, но я предпочту послушать исполнителя из зала, чем выносить ему вердикт, сидя в жюри.

— В заключение хочу спросить о забавных или неординарных случаях, произошедших на ваших концертах.

— Пару раз, правда, не на моём концерте, пожилых людей из зала на носилках выносила «скорая помощь» – шла программа современной музыки. А на моём выступлении недавно полностью погас свет. Полный блэк-аут минуты на 4. Хорошо, что у меня в этот момент была часть с музыкой в медленном темпе без скачков на фортепиано. Я не остановился.

— Транссибирский арт-фестиваль проходит в восьмой раз. Какое на ваш взгляд значение в культуре России имеет фестиваль под руководством Вадима Репина?

— Для всей российской культурной жизни Транссибирский арт-фестиваль играет большую роль. Вадим Репин родился в Новосибирске, а потом жил и работал несколько десятилетий за рубежом и в Москве.

Не секрет, что многие российские музыканты, покинув страну, позже говорят о том, какая ужасная Россия. Вадим же создал фестиваль, центром которого стал его родной Новосибирск, что говорит само за себя и делает ему честь.

Не всегда человек такого музыкантского таланта может быть одновременно и легко коммуникабельным, и умным, и быть при этом успешным организатором. Большая удача, как для артистов, принимающих участие в Транссибирском арт-фестивале, так и для любителей музыки, что все эти качества в нём успешно сочетаются.

— Я благодарю вас за искреннюю беседу и желаю полных залов и вдохновения. Всегда с нетерпением ждём в Новосибирске ваших концертов!

Оксана Гайгерова, CultVitamin.Ru