Владимир Михайлович Калужский у многих новосибирцев прочно ассоциируется с Новосибирской филармонией, художественным руководителем которой он является уже около пятнадцати лет. Можно долго перечислять список его регалий: кандидат искусствоведения, профессор, заслуженный деятель искусств России, обладатель премии мэрии г. Новосибирска «Человек года», победитель Межрегионального конкурса «Люди дела» и т.д. Но важно совсем другое – то, что в нашем городе есть человек настолько увлечённый своим делом и не жалеющий своих сил на плодотворную работу во благо города, отстаивающий культурную самостоятельность Новосибирска. Наверное, без Калужского музыкальная жизнь столицы Сибири была бы другой.
Ю. Старосотников: Владимир Михайлович, как вы оказались в Новосибирске? И не жалеете ли об этом?
В. Калужский: Я закончил Белорусскую государственную консерваторию, затем отработал год в музыкальном училище города Витебска, после чего начал искать варианты продолжения своей творческой деятельности ввиду однообразия моей нагрузки. Выбор пал на Новосибирск – этот город оказался наиболее приемлемым для меня из числа других возможных городов Союза. Кроме того, здесь работали друзья моих родителей по Московской консерватории.
Мне тогда было 23 года, наверное, только в этом возрасте можно взять большой чемодан, сложить туда необходимые вещи, любимые книги и отправиться в путь. Я имел смутное представление о сибирском климате: мне было известно, что солнечных дней здесь больше, чем в Сочи, но я не знал, что эти дни приходятся в основном на зимнее время.
Проработав в Новосибирске полвека, трудно говорить о том жалею я, или нет. В чём-то да, в чём-то нет. Было то, что меня очень сильно подкупало в Новосибирске. Здесь был невероятный накал музыкальной жизни и просто море возможностей, как у города развивающегося во всех областях и в культуре в частности. Здесь я мог, грубо говоря, делать всё, что хотел. Думаю, что подобное было бы невозможно в каком-нибудь другом городе. Поэтому я оцениваю положительно своё пребывание здесь.
Ю. Старосотников: Каковы были ваши впечатления от Новосибирска в первое время?
В. Калужский: Я тогда уже достаточно много поездил по европейской части страны. Был на Украине, в Прибалтике, Москве, Нижнем Новгороде, а вот за Уралом я не был, многое здесь было интересно. Города, в которых я бывал, были задеты войной и порой создавались заново, а здесь я с удивлением обнаружил двухэтажные деревянные дома. Кроме того, здесь был такой потрясающий размах – огромные улицы, площади.
Ну а потом люди! Люди здесь были особенными. Во-первых, здесь была, как я её называю, сборная команда Советского Союза. Я поначалу вообще не встречал людей, которые бы здесь родились – все откуда-то приехали. Это меня очень устраивало, потому что я сам был такой же пришлец. Во-вторых, здесь был совершенно особый тип отношений, который возможно я тогда идеализировал и сейчас продолжаю идеализировать, но такого не было на Западе, может быть потому, что там война наложила на людей свой отпечаток – приходилось жить во вражеском окружении. Трудно себе представить, чтобы в Москве или любом другом городе, задержавшись допоздна у знакомых, тебе бы предложили переночевать у них, учитывая, что живешь ты совсем недалеко. Просто все понимали, что за окном ночь, зима. Или, например, незнакомый человек на улице мог подойти к вам со словами: «У вас нос белый, трите его, трите!» Меня поражало это небезразличие.
В первое время меня, конечно, согревал романтизм, свойственный поколению 50-60-х годов. Ведь я поехал туда, где далеко от дома, где трудно. По вечерам я читал книжку американского художника Рокуэлла Кента, который рисовал всевозможные северные пейзажи и пытался себя как-то идентифицировать с этим. Чувствовал себя первопроходцем. А вообще, было много работы и на рефлексию времени не оставалось.
Ю. Старосотников: Вы сейчас вскользь коснулись темы архитектуры Новосибирска.
Недавно прошёл конкурс «Архитектура никогда», в котором вы возглавили жюри. Как так получилось, что музыковед оценивал работы архитекторов?
В. Калужский: В этом есть доля шутки. Я люблю архитектуру и увлекаюсь ей ещё с первой выставки американских архитекторов в Москве в 60-е годы. Мне были интересны идеи конструктивизма, Корбюзье, социальные проекты, с этим связанные, и многое из этого я нашёл в Новосибирске. Я считаю, что архитекторы наиболее свободны в оценке того, что происходит в городе. Я ценю их критическое отношение к засилью сталинской и хрущёвской архитектуры или, скажем, к тому новоделу, который мы видим сегодня.
В начале нулевых я участвовал в художественной акции под названием «Бункер» (в подвале ресторана «Мехико»). Там происходили очень интересные вещи, и в некоторых из них я даже принимал участие как автор. Рисовать я катастрофически не умею, но изобразить что-нибудь на плане могу. В то время всерьёз обсуждался вопрос об альтернативном концертном зале, проектом которого я там как раз и занимался. Одним из авторов этого проекта был Лёша Поливанов, впоследствии нарисовавший эмблему для детского музыкального театра «Мир музыки», которая до сих пор существует. Однако вскоре Поливанов трагически погиб, и всё это дело с залом встало.
Тем не менее, с некоторыми из участников «Бункера» я продолжаю контактировать в частности на почве горно-алтайского фестиваля «Живая вода». Я приезжал туда, мы дискутировали. Для них я представитель другой культуры, поэтому подобные встречи всегда интересны. Так вот, на какой-то тусовке, связанной с подготовкой «Интерры», мне предложили принять участие в такой шутке: войти в состав жюри конкурса «Архитектура никогда», причём единственным членом и возглавить его. Ну, а кроме того, там же была заявлена тема «Архитектура как песня», то есть формально мои профессиональные позиции были соблюдены
Ю. Старосотников: Это был больше художественный конкурс, нежели архитектурный?
В. Калужский: Это социальный конкурс. Его участники не просто занимаются своим искусством, но и думают о городе и гражданах, живущих в нём, об их комфорте. Для Новосибирска важно сегодня не столько наличие оперного спектакля или симфонического концерта, сколько создание пространственно-временной гармонии, которая изначально здесь не то, чтобы была нарушена – её просто не было.
Ю. Старосотников: Как вы считаете, может ли музыка быть в полной мере актуальным искусством? То есть актуальным не только в плане современных композиторских техник, а в социальном ключе?
В. Калужский: Музыка должна быть актуальным искусством, но произойти это может только в том случае, когда она вписывается в городскую инфраструктуру. Во-первых, это значит, что есть концертные залы (для нас, конечно, это больной вопрос). Во-вторых, когда музыка, академическая в том числе, является частью городского пространства. Музыка должна звучать в подземных переходах, на станциях метро, на открытых площадках, в парках и т.д. Всё это создаёт ощущение социального комфорта. Поэтому, когда перед Оперным театром собираются люди и звучит симфония Бетховена – это замечательно. Причём неважно как звучит и неважно кто дирижирует – пусть это даже продажа себя или продажа идеи, в любом случае это очень прогрессивно. Или когда в парке звучит симфонический оркестр, а рядом гуляют молодые мамочки. Причём это должны быть не разовые акции, необходимо, чтобы это вошло в традицию, ведь именно такие традиции формируют потребность в культуре. Именно в культуре, потому что я не люблю все эти возгласы: «ах, духовность!». Духовность – очень размытое понятие и часто оказывается рядом с религиозностью, а это не имеет отношения к тому чувственному опыту, который даёт человеку контакт с музыкой. К тому же многие, кто произносит это слово, вряд ли понимают, что имеют ввиду.
Конечно, здесь возникают противоречия с природно-климатическими условиями города. Подобные мероприятия должны проводиться летом и частично осенью, тем более что далеко не все граждане уезжают за границу или на дачу, как это выяснилось. Вот, к примеру, когда случилось солнечное затмение, мы решили устроить фестиваль, посвященный этому громкому событию. Правда, мы немного опоздали и все туристические агентства к тому времени уже расписали культурную программу приезжих любителей затмений по ночным клубам и прочим увеселительным заведениям. Мы сделали две программы, и оказалось, что народ пошёл на них с удовольствием. Конечно, затмение – это аномалия и часто его не бывает, но, тем не менее, сейчас делается попытка проведения полноценного фестиваля «Классика летом». Безусловно, проблемы есть. Летом артисты уходят в отпуск, есть опасения, что публики всё-таки не будет, но раз в неделю собрать людей вполне реально. Так же на сегодняшний день у нас есть летний фестиваль, связанный с Днём города, когда на ступенях Камерного зала целую неделю идут концерты.
Новосибирску сегодня необходима внятная культурная политика, которой пока, к сожалению, нет ни в городе, ни в области. В связи с этим многие позитивные стремления и начинания уходят в песок или в мечты, а то и вовсе за пределы города.
Ю. Старосотников: Какой должна быть культурная политика нашего города?
В. Калужский: Культурная политика – это осознание того, что нужно не руководству города, а горожанам. Это создание условий, чтобы писатели писали, художники рисовали, музыканты играли, а горожане имели возможность всё это услышать и увидеть в комфортных условиях. Большое количество горожан, проживающих в крупных районах Новосибирска – Западном, Юго-Западном, Первомайском, Дзержинском, лишены сегодня возможности пойти вечером в концертный зал.
Новосибирск производит сегодня большое количество интеллигенции: музыканты, художники, актёры. В плане кадровой подпитки наш город уникален и даёт фору всем сибирским городам. Здесь можно создать ещё три-четыре симфонических оркестра, несколько хоров и ещё кучу всего, но где они будут выступать, и кто их будет финансировать? Увы, для веселья наша планета мало оборудована.
Ю. Старосотников: От культурной политики города давайте перейдём к репертуарной политике филармонии. Отчего зависит репертуарная политика филармонических коллективов? Здесь играют роль личные вкусы руководителей конкретных коллективов или какие-то внешние факторы, в частности экономические?
В. Калужский: Дело в том, что под словосочетанием «Новосибирская филармония» скрывается значительное число различных коллективов, по жанрам, идеям, вкусам и т.д. У нас двадцать с лишним художественных руководителей, объединить которых в одну упряжку очень трудно. Думаю, что и в советское время это было бы достаточно сложно сделать, потому что всегда найдётся такой бурлак, который будет тянуть в другую сторону. Иногда мне это напоминает культурную ситуацию Советского Союза. Например, как можно было объединить Эстонию с Таджикистаном? У нас же с одной стороны есть ансамбль ранней музыки Insula Magica, а с другой фольклорный ансамбль «Рождество». У каждого направления есть свой традиционный набор ценностей, произведений, которые всегда будут с удовольствием слушаться.
Мне приходилось и приходится бывать за границей и наблюдать там концертную жизнь. Вы знаете, она там уныла до однообразия. В Италии, к примеру, играют только «Времена года» Вивальди. И публика идёт. Так происходит везде, где действует закон: я слушаю то, что хочу слушать. Определённый консерватизм вкусов присутствует как у нас, так и у них. Однако различия, конечно, есть. Главное в том, что мы немного подпортили вкусы своей публики, потому что часто объясняем музыку с точки зрения содержания. На мой взгляд, в музыке не может быть ничего, кроме объективного звучания. Человек слышит звуки, которые складываются у него в голове в некую причудливую комбинацию и в результате он получает или не получает от этого удовольствие. Когда же мы начинаем объяснять ему музыку через содержание, то тем самым уводим его внимание в ложном направлении, заставляя следить не за материалом искусства, а затем, что искусству навязано. Я заметил, что в Германии слушателю абсолютно всё равно, о чём там идёт речь в произведении, но он в состоянии оценить как валторна или гобой сыграли ту или иную тему. Нам до этого ещё далеко.
Далее на репертуар влияют информационные барьеры. Эти барьеры связаны с материальной стороной. Развернувшаяся борьба за охрану авторских прав очень сильно ударяет по неимущим. Раньше вся наша исполнительская культура базировалась на принципах «пиратства». Достаточно было купить какие-то ноты в Польше или Чехословакии, привести их и свободно исполнять, причём автор далеко не всегда ставился об этом в известность. Разумеется, делалось это не из каких-то преступных намерений, просто тогда не понимали, что благополучие западного автора зависит от частоты исполнений и от сборов с этих исполнений. Сегодня, чтобы получить какую-то партитуру мы должны заплатить очень большие деньги за копию! В итоге получаем копию, которая не поддаётся тиражированию, так как изготовлена из специальных материалов. Это, безусловно, серьёзная проблема и нам нужны деньги, чтобы исполнять новую музыку.
Кроме того, нам сегодня приходится закладывать в смету 10% от сборов на авторские отчисления, а это довольно большие деньги. Недавно, кстати, к нам приезжал оркестр Спивакова. Мы выбрали программу, в которую вошли сочинения Рахманинова и Стравинского, а через некоторое время после концерта от нас потребовали оплату авторских прав наследники этих композиторов. Мы должны были выложить шестизначную сумму себе в убыток. Всё это, конечно, влияет на содержание программ. Если хочешь зарабатывать деньги – играй Баха и Чайковского, и кто там ещё безупречен по части наследников. На первый взгляд забавно, но это обрекает нас на постоянное общение с этими авторами, хотя, конечно, это прекрасная музыка и все её будут слушать. Правда, был случай в Академгородке, когда одна дама обратилась к нам с просьбой: «Я вас умоляю, только не играйте больше пятую симфонию Чайковского»…
Ну, и конечно, на формирование репертуара влияют, так называемые, поводы, даты. Это фестивали и просто концерты, посвященные Баху, Генделю, Гайдну и т.д. Так же у нас есть всевозможные тематические фестивали.
Ю. Старосотников: Могут ли местные композиторы восполнить нишу новой музыки?
В. Калужский: После того, как Союз композиторов перестал финансироваться государством, система взаимодействия с местными композиторами сломалась – остались только те авторы, которые работают на прикладную музыку или которые как-то лично контактируют с нашими коллективами. А вообще в последнее время не появились ни одна симфония, ни один инструментальный концерт.
Ю. Старосотников: Таким образом, удельный вес новой музыки очень не велик…
В. Калужский: В этом есть и своя закономерность – потому что если он будет велик, то широкая публика на это не пойдёт. Вот кстати, пример: фестиваль музыки Стравинского в Швейцарии. Я как-то ехал на этот фестиваль в составе группы композиторов и музыковедов, думая, что вот наслушаюсь теперь Стравинского на всю оставшуюся жизнь. А когда приехал – с удивлением обнаружил, что программа фестиваля построена таким образом, который в нашей стране никогда не практиковался. В фестивальных концертах исполнялись Телеманн, Мендельсон, другие композиторы, и каждый раз только одно сочинение Стравинского. Когда же подобные фестивали проводились у нас, например, фестиваль Шнитке, то на них с утра до вечера звучал Шнитке и народ на эти концерты не шёл. Лекарство оказалось в слишком большой дозировке. Если же музыку того же Шнитке поместить в другой контекст, то реакция публики на неё будет иной.
Ю. Старосотников: В последние годы молодёжи на программах филармонии стало больше или меньше?
В. Калужский: Как таковой статистики на этот счёт мы не ведём, но я полагаю, что больше. Во многом благодаря тому, что мы создаём специальные проекты, направленные на молодёжную аудиторию. То чем я могу гордиться – это наш «Молодёжный музыкальный портал», в котором намерено смешаны всевозможные стили и направления. Деление музыки на эти бараки: популярная музыка, джазовая, фольклор, академическая – это плохо, так как мы начинаем постоянно существовать в этих бараках, не выходя на волю. Я вижу, как молодые люди растут вместе с нами. И это очень важно, так как общение с художественной культурой способствует выработке толерантности. Если у нас будет совершенствоваться гражданское общество, то роль художественной культуры и потребность в нёй будут только расти. Причём не показная, а сущностная.
Это один момент, но есть и другой – более объективный. Тот великий перелом 90-х годов, которые многие интерпретируют как потерю, я в свою очередь считаю большим приобретением. Люди почувствовали себя (а некоторые родились) в новой стране с новым флагом и новой социальной системой, какой бы совершенной или несовершенной она не была. Молодёжь, которая сегодня вовлечена в созидательную сферу очень разнообразна в плане своих вкусов. Они могут посещать ночной клуб (в этом нет ничего страшного, потому как только в молодости его и нужно посещать), и приходить на наши программы. Они понимают, что бывать на симфоническом концерте – это престижно, это хороший тон.
Ю. Старосотников: Позвольте напоследок задать «больной вопрос»: что нового в эпопее со строительством Большого зала?
В. Калужский: Что-то потихоньку двигается. Ведутся переговоры, обсуждения, сейчас в это дело включились акустики. На сегодняшний день нам стало ясно, что идея со строительством стационарного органа в этом зале отпадает, так как не позволяют параметры помещения, и мы приняли решении купить электронный, больше, правда, чем тот, который находится в нашем Камерном зале.
Знаете, в процессе всевозможных обсуждений, связанных со строительством, было сказано столько угрожающе-негативного, что нас это не может не волновать. Говорили, что это будет не наш зал, а зал областной администрации, что артисты не будут там разводить свой жалкий артистически быт. Я разговаривал с губернатором, и он меня заверил, что зал будет наш, но вот у его подчинённых то и дело возникают другие варианты его использования. Отсутствие чёткой информации не способствует оптимизму. А с другой стороны, я не вижу альтернативы: ну, построит администрация себе зал, ну будет проводить там свои собрания, ну пригласят туда в очередной раз прощающуюся с поклонниками Аллу Пугачёву. А что дальше? Должно же быть что-то святое – ведь есть обязательство перед ушедшем из жизни Арнольдом Михайловичем Кацем, вдогонку ему, как говорится – в ту лучшую жизнь, в которой, я верю, он находится. Сделать то, что не удалось сделать при его земном существовании. Полвека оркестр работал непонятно где. Всё равно рано или поздно эту проблему надо будет решать. Новосибирск в этом плане город обделённый…